Психологи не могут вернуть погибших

В репортажах о терактах, крупных катастрофах и стихийных бедствиях теперь можно часто услышать фразу: "На месте трагедии работают психологи". Обычно ее произносят как заклинание, как будто надеясь, что эти загадочные люди своими таинственными приемами ликвидируют боль утраты, уничтожат горе и страдание, а то и вовсе вернут родственникам их погибших близких. Сами психологи считают, что их роль гораздо скромнее, и что эти неоправданные ожидания снимают ответственность с тех, кто действительно должен осуществлять кризисный менеджмент.

"Помогать помогающим"

При Московском городском психолого-педагогическом университете уже много лет действует городской центр экстренной психологической помощи. Сотрудники университета помогали пострадавшим при взрывах домов в Москве, работали с родственниками погибших моряков подлодки "Курск", участвовали в психологической реабилитации людей, пострадавших при захвате "Норд-Оста" и аварии аквапарка "Трансвааль". О том, какие проблемы приходится решать психологам на месте трагедии, рассказывает декан факультета психологического консультирования МГППУ Федор Ефимович Василюк:

- Для чиновников любого учреждения важно "засветиться" на месте катастрофы или теракта. Поэтому они стремятся во что бы то ни стало командировать кого-то на место трагедии. А психологи, в отличие от врачей, пожарных и спасателей - это специалисты с нечетко фиксированными функциями. Они теперь есть почти в каждом ведомстве, но руководители этих ведомств часто слабо представляют себе их возможности.

Содержательно психологическая работа на месте катастрофы ничем не отличается от обычной работы психолога-консультанта, к которому приходят люди со своим частным горем. Но когда случается какая-то крупная авария или такой теракт, как в Беслане, работа затрудняется ужасной организационной неразберихой.

Когда меня и еще нескольких специалистов нашего факультета вызвали в Ведяево для работы с родственниками погибших моряков подлодки "Курск", мы потратили четыре дня только на то, чтобы нас к ним пропустили. Понятно, что это военный объект, что он охраняется, но понятно и то, что отсутствует четкая организация: одни нас приглашают, другие не пускают…

В этой неразберихе и всеобщей растерянности психологи часто берут на себя чужие функции, подменяя собой кризисных менеджеров, врачей, пресс-атташе, священников и даже родственников пострадавших.

Я вспоминаю относительно недавний случай. Во время аварии в аквапарке людей вытаскивали из-под завалов целыми семьями, причем кого-то удавалось спасти, а кого-то нет. Ко мне обратились за консультацией по поводу девушки, которая пострадала сама, а ее жених погиб. Она лежала в больнице, и врачи не решались сообщить ей о смерти парня, считая, что это вызовет лишний стресс и отсрочит выздоровление. И поскольку никто из них не решался сказать больной правду, они позвали психолога.

Я считал, что сообщить девушке о смерти жениха должна его мать и попросил всех ее близких (родителей, отчима) прийти, чтобы быть с ней в этот тяжелый момент. Перед тем как они вошли в ее палату, я провел своеобразный "инструктаж", попросив родственников встать к ней поближе, буквально окружить ее со всех сторон.

Сам я тоже при этом присутствовал, но не вмешивался. Мать мальчика оказалась очень сильной женщиной, и мне пришлось наблюдать сеанс гениальной интуитивной психотерапии.

Она села к девушке на кровать, взяла ее за руку, и целый час "организовывала" процесс переживания горя. Она сначала "запрещала" ей плакать, говорила: "Мы должны быть сильными". Потом "разрешила" ей плакать, и таким образом как бы создавала внешний каркас для протекания естественного процесса - переживания горя.

Я вообще считаю, что роль психолога в экстремальной ситуации состоит не столько в том, чтобы помогать пострадавшим, сколько в том, чтобы помогать помогающим - родственникам больных, в чьей эмоциональной поддержке они нуждаются в первую очередь.

"Вливание денег консервирует горе"

Сейчас одна из сотрудниц факультета психологического консультирования МГППУ работает в девятой детской больнице, куда привезли пострадавших детей из Беслана. И здесь психологам тоже приходится часто решать вопросы, не относящиеся к их основной деятельности: "защищать" врачей от наплыва журналистов, организовывать потоки благотворительной помощи, да и просто-напросто обеспечивать питание родственников больных. Рассказывает психотерапевт Юлия Викторовна Щукина:

- Первые дни дети находились в реанимации, многие были без сознания, и работать приходилось в основном с родственниками. К большинству приехали матери, один мальчик с папой, один - с тетей (мама осталась дома - она рожает). Родителей разместили в ближайшей гостинице, кто-то остановился у знакомых.

В первый день родственники не отходили от дверей реанимационного отделения. Их поведение буквально воспроизводило ту ситуацию, когда они три дня стояли в оцеплении у школы в беспомощном неподвижном ожидании. Нашей первой задачей было сохранить им силы: весь день мы уговаривали их поесть или хотя бы выпить чаю.

К концу первого дня только одна мама вообще обратила внимание на наши слова и согласилась попить чаю. Сейчас они уже нам доверяют, они начали нормально питаться. А это очень важно - ведь именно их поддержка больше всего понадобится детям, когда их переведут из реанимации в обычные палаты.

Некоторых детей переведут уже сегодня, и мы сможем начать более активную работу с ними. Пока они в реанимации, вокруг них постоянно находится множество врачей и медсестер. Но мне удалось поработать с самым маленьким пациентом, которому год и восемь месяцев и у которого очень тяжелые повреждения. Вчера он уже чувствовал себя лучше, повеселел, и мы с ним даже играли.

Правда, играть ему пока непросто - руки у него зафиксированы, чтобы он случайно не выдернул катетер. У него есть игрушка, которая издает разные звуки. Вот в нее мы и играем: гудим, дудим, поем.

Очень много чисто организационной работы. Врачи устали от бесконечного потока журналистов и посетителей, пытающихся прорваться к родственникам больных - одни, чтобы взять интервью, другие - чтобы оказать помощь.

Многие приносят свои последние деньги. Я понимаю, что для тех, кто приходит с деньгами и подарками - это искренний и благородный жест. Но для родных эти бесконечные конверты с деньгами могут только ухудшить ситуацию. Знаю это по своему опыту работы с родственниками погибших моряков подлодки "Курск". Вливание денег в момент острого горя консервирует процесс переживания, точно так же как применение успокоительных препаратов.

В ситуации с "Курском" был ужасный момент, когда одна из вдов в ярости набросилась на выступавшего чиновника, а сзади подошел психиатр со шприцем и что-то ей вколол. Это недопустимо: все эмоции, связанные с горем - гнев, плач, страх - должны быть пережиты, их нельзя откладывать и замораживать. Нужно помочь человеку выплакаться, выговориться и выплеснуть свою ярость, если она есть.

"Избегать неосторожных слов"

На факультете психологии МГУ раньше всех в нашей стране начали заниматься проблемами посттравматического стресса - в далеком 1989 году, когда особенно остро встал вопрос о психологической реабилитации наших солдат, вернувшихся из Афганистана. Специалисты МГУ работают с участниками Чеченской войны, и с теми, кто пострадал в результате землетрясений, крупных катастроф. Все это - единый круг экстремальных ситуаций, вызывающих похожие психологические реакции. Их принято называть посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР).

Сейчас в прессе и на телевидении выступает множество психологов, дающих советы о том, как вести себя в кризисной ситуации и как помочь детям, пережившим трагедию. Иногда эти советы звучат довольно радикально, как, например, прозвучавшая в одной из центральных газет рекомендация "играть с детьми в террористов".

По нашей просьбе это и другие заявления прокомментировала сотрудник кафедры "Личность и стресс" факультета психологии МГУ Марина Александровна Борисова.

- Я обратила внимание, что многие коллеги рекомендуют дать возможность ребенку отреагировать травматический опыт. Но ребенок не всегда стремится к этому. И когда врачи, психологи и близкие настаивают на обсуждении трагических событий, это может нанести вред.

На первом этапе реабилитации мы рекомендуем не расспрашивать ребенка о травмировавшей ситуации. Детям вообще трудно выразить свои переживания словами. Их реакции чаще проявляются в сновидениях, в поведении, у них чаще появляются страхи.

Я понимаю, с чем связана рекомендация психолога поиграть с детьми в террористов. Она основана на психологическом механизме "идентификации с агрессором", давно открытом психоаналитиками. Он проявляется в том, что ребенок, который чего-то боится, начинает в это играть и таким образом преодолевает свой страх.

На мой взгляд, очень важно наблюдать за детьми в естественной обстановке. Если такая игра появляется у ребенка спонтанно, это может свидетельствовать о невысказанных страхах ребенка. Но навязывать такую игру нельзя.

В настоящий момент дети находятся в острой ситуации. Сейчас для них любое упоминание о происшедшем болезненно. Мы рекомендуем в разговорах с детьми избегать любых неосторожных слов, которые могли бы вызвать ассоциацию с пережитой трагедией.

То, что им нужно сейчас, - это чувствовать себя в безопасности. Дети, особенно маленькие, вообще иногда не осознают опасности, грозящей им в экстремальной ситуации. Они переживают ее на телесном уровне. В первые недели после теракта для них важнее всего создать ситуацию полного комфорта и безопасности - как на физическом уровне, так и на эмоциональном.

Сейчас многие страны предлагают свои услуги по реабилитации детей на своих курортах. Вероятно, это следует сделать, но гораздо позже. Ведь любая новая обстановка - это дополнительный стресс. На мой взгляд, привычная, спокойная обстановка больше способствует выздоровлению, чем отдых на самом прекрасном, но чужом и незнакомом курорте.

Возвращаться к травматическому опыту рекомендуется в том случае, если наблюдаются отсроченные реакции. При отсроченной реакции человек не в состоянии пережить, ассимилировать трагический опыт, он вытесняет его. Отсроченные реакции могут возникнуть и через несколько лет. Их может активизировать какая-то новая травма, никак не связанная с пережитой трагедией.